Игорь Стрелков заявил о том, что Донбасс находится в состоянии гуманитарной катастрофы. И в том же интервью он сказал, что никакой вины за собой не ощущает, потому что «выполнял свой долг, как его видел». Судя по всему, его долг состоял в том, чтобы приехать в мирный регион, захватить города, пообещать людям повторение крымского сценария, устроить полномасштабную войну и уехать в Москву в тот момент, когда ситуация достигла дна.

Это особенно рельефно смотрится на фоне новостей о том, что Украина отказывается платить «социалку» людям, которые живут на неподконтрольной Киеву территории. Лидеры ДНР и ЛНР уже успели возмутиться и потребовали платить по счетам. Но тут уж как в старом анекдоте – либо крестик снимать, либо трусы надевать. А так, чтобы и «ДНР» и пенсии из Киева – не бывает.

В том же самом интервью Игорь Стрелков подробно рассказывает о том, как ехал из Крыма на Донбасс, как брал под контроль украинские города, как шаг за шагом развязывал конфликт на востоке страны. Этот сеанс самоистязания унтер-офицерской вдовы примечателен тем, что экс-командующий армией ДНР открыто признается в том, что Украина не нападала на Донбасс, а всего лишь защищалась от таких, как Стрелков. И что если бы не он – и не его единомышленники из России – жители региона продолжали бы видеть войну лишь по телевизору.

И мне хочется, чтобы это интервью прочитали крымчане. Те самые, которые продолжают постить в соцсетях громкие слова о неизбежности победы русского мира в отдельно взятом Донбассе. Те самые, которые аплодировали «героям Новороссии» и прочили региону скорую смену гражданства. Интересно, они сами понимают, что никакого будущего у Донбасса нет – и что единственный шанс региона был в том, чтобы остаться в составе Украины?

Я помню, как моя коллега из Крыма накануне мартовского референдума писала о том, что история полуострова похожа на сказку, в которой главная героиня выходит замуж за миллионера по любви. Ее чувства – как чувства многих других пророссийских крымчан – можно было понять. Они все получили Россию не прилагая к тому никаких усилий. Просто потому, что обитатель Кремля в какой-то момент встал с удачной для них ноги.

Но в том и штука, что Крым и Донбасс – это два разных финала одной и той же истории про центробежность. Полуостров был историей с «хеппи-эндом»: все случилось быстро, относительно бескровно, а сам регион теперь привыкает к роли военно-морской потемкинской деревни. Донбасс – прямая противоположность. Долгая и упорная война с украинской армией, разрушенная промышленность, полное отсуствие перспектив и финансирования с украинской и российской стороны.

России не нужна никакая Новороссия – ей нужен лишь поводок для Киева, который будет сдерживать дрейф на запад. Москва не станет вешать себе на шею социальные вериги в виде неэффективной промышленности и патерналисткого общества. И те крымчане, которые подбадривали Донбасс, похожи на школьника, удачно выпрыгнувшего из окна. А тем, кто последовал их примеру, повезло меньше и они сломали позвоночник.

Поляки отдали орлу корону. Венгры убрали с флага стандартный венок из колосьев, глядевший с гербов многих стран, и вернулись к прежнему гербу с короной св. Стефана, украинцы достали из тайных схронов трезубец и желто-голубой флаг, белорусы вспомнили про исторический герб «Погоню» и бело-красно-белое знамя (позже Александр Лукашенко отменил эти символы и придумал собственные, но это уже совсем другая история). А русские выбросили на свалку истории красное знамя и звезду, вернув флаг-триколор и двуглавого орла.

Толпой отправились в изгнание те, чьи имена носили заводы, улицы, города, воинские части и колхозы. Дороги заполонили колонны марширующих в небытие Лениных, Дзержинских, Готвальдов, Берутов и прочих построителей мира, в основе которого лежало порабощение.
Творилось это в те времена, когда Фрэнсис Фукуяма за океаном провозглашал по-детски наивные тезисы о конце истории, и – о чудо – весь мир покупался на это. Мы тоже.

Некоторое время казалось, что в Центрально-восточной Европе воцарится идиллия. Что, может быть, мы и будем спорить о текущей политике и сиюминутных экономических выгодах, но над нами перестало тяготеть проклятие исторических антагонизмов и имперских аппетитов. Поэтому наши символы уже не нацелены взаимно друг на друга.

Прошло несколько лет, и мы уже знаем, что история вовсе не закончилась. Скорее, она описала круг и догнала нас в тот момент, когда мы меньше всего этого ожидали. Мы все застигнуты врасплох, каждый по-своему. Мы переживаем шок, осознавая, что на свет выползают твари, которых мы считали давно вымершими. Динозавры ожили. Они здесь, машут хвостами и радостно скалятся нам.

Каждый раз, когда до меня это доходит, я удивляюсь. Последний момент изумления я пережил 22 сентября, когда услышал, что расположенной под Москвой дивизии войск МВД присвоено прежнее название. Она вновь может гордиться именем Феликса Дзержинского, основателя большевистской тайной полиции, архитектора аппарата террора.

А режиссер Вальдемар Кшистек наверняка осознал это в тот момент, когда узнал, что его новый фильм – триллер «Фотограф» – не будет показан в России. В нем играет масса российских актеров, в т.ч. Александр Балуев, Дмитрий Ульянов, Алена Бабенко, Марат Башаров, Татьяна Арнтгольц. События происходят в Москве, а следы интриги ведут в прошлое, в польский город Легницу, где во времена коммунизма базировалась Советская армия.

«Я узнал, что это антироссийский фильм, – рассказывает в интервью интернет-порталу gazeta.pl ошеломленный режиссер. – Я говорю, наверное, антисоветский, а они жестко, мол, сцены из 70-х оскорбляют историю России, так как это было время славы, и оно не может сегодня быть мишенью критики».

Недавно попалась двухлетней давности запись московской дискуссии историков о «треугольнике раздоров» Польша – Украина – Россия. Ну, какое же это наслаждение! Об этом треугольнике написал французский историк Даниэль Бовуа, назвавший свою работу «тройной историей». Она и обсуждалась. Француз доказывает, по его словам, абсурдность ссылок Екатерины II на единоплеменность украинцев и русских – ссылок, которыми она постоянно, из указа в указ, оправдывала захваты западных земель, в том числе Киевской, Подольской и Волынской.

Алексей Миллер, выступая в дискуссии, напомнил, что единственным русским интеллектуалом ХIХ века, признававшим украинцев отдельной нацией, был не кто иной, как славянофил Самарин. По-своему к этому, наверное, склонялся служивший в Украине вождь декабристов Пестель, чей план демократизации России гласил: «Все племена должны быть слиты в один народ». Вождь этот, что и говорить, был со всячиной – впрочем, вполне европейской по тем временам.

Михаил Дмитриев сказал: его поражает, каким образом была забыта книга франко-израильского историка Мишеля Конфино об аграрных системах в Восточной Европе. Тот показал, что причина отсталости России на рубеже XVIII-XIX веков была не в земельных отношениях, а в головах – в ментальности и крестьян, и помещиков. «Эта книга совершенно забыта, на нее никто не ссылается, но это великий вклад в историографию». Бовуа: «Ссылаюсь!» – «Ну, вы-то да. Значит, мы уже вдвоем эту книгу ценим и любим». Бовуа: «Я тоже хотел бы обратить внимание на книгу, которая вышла в Киеве, по-украински, это книга нашего молодого коллеги Юрия Земского. Это об украинской идентичности в деревне во время отмены крепостного права. Она полна новых документов и очень интересная. Давно не было такой интересной книги по-украински». Борис Долгин: «Он откуда, из Могилянки?» Бовуа: «Да, пожалуй, из Могилянки». Миллер: «А можно вдогонку? Я хотел бы назвать Дариуса Сталюнаса – это литовский исследователь, у которого есть прекрасная книжка Making Russians. Это книга о русификаторской политике в Северо-Западном крае». Не могли остановиться! Дмитриев: «Если про Польшу мы пишем, про Украину, у нас есть Борис Флоря, один из выдающихся историков ХХ века. Что касается польско-украинско-русских сюжетов, подлинный корифей в этой области знаний».

Живые люди. Тем, кому интересно, скажу, что косность русских крестьян и помещиков проявлялась в том, что они не спешили отказываться от трехполья в пользу английского, более интенсивного, севооборота. Дело, правда, было не только в устройстве русских мозгов, но и в русском климате, постоянно дававшем суровые уроки осторожности. Вообще, все не совсем так, как может показаться увлеченному специалисту по севооборотам и прочим агрономическим новациям. В русской жизни середины XIX века было драматичное противоречие. Зорькин, усмотревший скрепы в крепостничестве, слышал звон… К тому же его мысль, как водится, огрубили, хотя выпендреж сельского грамотея остался, конечно, выпендрежем.

Еще во втором классе Ник-Мих устроил вместо физкультуры урок гражданской обороны. Мы недовольно шумели, ведь хотелось побегать, а не сидеть на лавочке и слушать его строгий голос. Но он стал рассказывать про ядерные бомбы, которые взрываются и уничтожают всё вокруг на огромной территории. Что мы должны о них знать, потому что они нам реально угрожают. «При взрыве образуется гигантский гриб, – со вкусом говорил Ник-Мих, – а люди исчезают так, что от них даже не остается мокрого места». И мы все затихли. Уже потом на разных там учениях или смотрах нам придется не раз плюхаться на землю при команде «вспышка справа» или «вспышка слева», прикрывая голову руками. А слова о неминуемой ядерной угрозе станут привычными, как призывы «Пионерской зорьки» перед уходом в школу. А тогда это был наш первый такой урок.

Хотя она всегда оказывалась фоном, холодная война, и проявлялась в разных бытовых мелочах. Например, в колбасном хлебе. Это было чудо отечественной пищевой индустрии. Имело вид буханки, странный вкус и легкий колбасный флер. Колбаса тогда вообще носила некий сакральный смысл. Не удивительно, что в русском языке и сегодня столько знаковых экспрессивных производных от этого слова: «колбасить», «расколбас». Поезд «Горький–Москва», носящий грозное имя «Буревестник», пах не чем иным, как колбасой. Потому что горьковчане ездили за ней в столицу. Именно за ней. Ну, и за сосисками в придачу. Там она продавалась всякая, даже копченая. А в Горьком было как-то проще с колбасным хлебом.

В общем, не только ядерная бомба, но и колбаса, может быть, прежде всего колбаса, оказалась стратегическим оружием в холодной войне. В народе говорили, что в ГДР продается 50 сортов колбасы. А в ФРГ – 500. Я пыталась представить себе это изобилие на одной витрине, и начинало подташнивать. Зачем столько? И как среди такого можно выбрать? У этих капиталистов точно что-то не так. В их мироустройстве, несомненно, есть какой-то изъян.

Мои родители выписывали журнал «Америка». Подписка на него была лимитирована, но членам КПСС предоставлялись бонусы. Это был волнующе необычный журнал. Его дизайн, яркие и четкие фото, способ подачи материалов, заголовки. Во всем была какая-то праздничность, свобода и сила. Читать его даже не хотелось. Хотелось без конца листать и нюхать его глянцевый запах.


Америка. Она вызывала противоположные чувства. С одной стороны – злорадство и чувство превосходства: мы – не они с их этой там безработицей, бездомными, несправедливостями и неуверенностью в завтрашнем дне. А с другой… Она манила, эта Америка. Даже как-то щемило от нее внутри. Как от несбывшейся подростковой свободы.

По вечерам было интересно ловить «вражьи голоса» и слушать их музыку. Мальчишки эту музыку записывали на самодельные пластинки, которые делали из рентгеновской пленки.

Об «их» жизни даже снимались советские фильмы – по зарубежным романам, на прибалтийских киностудиях. Там играли наши же, советские актеры. Вот только в таких фильмах знакомые артисты почему-то почти неузнаваемо менялись. Становились элегантными, обворожительными. Даже сексуальными. Как-то особенно курили.

Самым же большим шиком было носить в школу учебники и тетрадки не в портфеле, а в американском цветном пластиковом пакете с картинкой, например, с попой в джинсах «Монтана». Но такую роскошь могли позволить себе немногие.

Руководство нашей страны, конечно, пыталось отвлечь своих граждан от низких мыслей. Оно взывало к высокому. То есть требовало жертв. В мире всегда есть место подвигу. Но люди почему-то ехали в Москву за колбасой.

В начале восьмидесятых в Горьком ходила история про одного городского чиновника. Он работал на довольно высокой должности не то в горкоме, не то в горисполкоме. Молодой, делал довольно быструю по тем временам карьеру. А потом партия доверила ему съездить в загранку. И там с ним случилось самое худшее, что могло случиться там. Когда он потратил свои 30 долларов, выданные ему по дешевому искусственному курсу, он пошел в банк, чтобы обменять еще рублей и столь же выгодно, как в СССР. Узнав, что рубли вообще не подлежат обмену, он начал было возмущаться. Но вскоре сзади по его плечу постучали: «Пойдемте, товарищ». Его поездка закончилась досрочно. Вернувшись в Горький, он покончил собой.

На днях Фонд «Общественное мнение» провел опрос по поводу юбилея падения Берлинской стены, и оказалось, что только 33% россиян считают, что с этим событием холодная война закончилась. Она действительно обворожительна, эта война. Не зря многим так хочется, чтобы она не заканчивалась вовсе. А если вдруг закончилась, чтобы побыстрее началась.

Может быть, потому что она создает важную для человека иллюзию. Это сладкое чувство, будто можно контролировать хаос. Жизнь непредсказуема. В ней есть болезни, катастрофы, увольнения, в ней случаются экономические кризисы, автомобильные аварии и неудачи. Да и сам человек противоречив. Он может потерять контроль, здравый смысл или веру. Мы всегда на грани, всегда балансируем между. И это трудно и страшно принять. Трудно и страшно взять ответственность за собственную жизнь, будучи окруженным всей этой темной материей.

Совсем иное, когда начинаешь верить в холодную войну. Когда мир делится на хороших нас и плохих других, кажется, что зло можно контролировать. Что ему можно противостоять. И что ты не одинок. Кажется, что смысл, ради чего надо жить и бороться, определен по умолчанию, и его уже не нужно мучительно искать, прощупывая свой собственный уникальный путь. Мнится, что так можно уйти от экзистенциальных тревог и сомнений.

Холодная война – это еще и интриги, шпионские страсти, идеологические фантазии. Но главное в ней, как ни парадоксально, – это чувство уверенности в завтрашнем дне, потому что с нею кажется, будто хаос усмирен. Затягивающая, обворожительная фантазия, заставляющая страны и народы переходить в режим конфронтации. Дружа против, легче переживать кризисы. Поэтому мир сегодня довольно легко подхватывает этот миф. Поэтому холодная война теперь – все более востребованная игра.