Первый минус – сам факт приглашения иностранцев в правительство будет многих раздражать. Более того, это может использоваться и уже используется в антиукраинской пропаганде со стороны России.

Также есть проблема психологическая. Приглашение иностранцев в Кабмин – свидетельство нашей неуверенности в себе и в чем-то даже неполноценности. Многие вспоминают даже Нестора-летописца с его «земля наша велика и обильна, да вот порядка в ней нету» и приглашением варягов на княжение. Это, конечно, отчасти шутка, но она отражает реальную неуверенность наших элит.

Кроме того, возникает вопрос политической ответственности. В условиях парламентско-президентской системы министры не только менеджеры, но и политические фигуры, которые несут коллективную ответственность перед парламентом, а через него – перед избирателями. И вот из этой схемы министры-иностранцы выбиваются. Да, на должность их предлагает конкретная политическая сила, но в механизме политической ответственности все же получается некий сбой, пусть и формальный. Важность этого аргумента, впрочем, переоценивать не стоит – ведь сохранится и коллективная ответственность правительства, и индивидуальная ответственность премьер-министра.

Чтобы суметь провести эффективные реформы, министр должен чувствовать страну, социально-политический подтекст. Иностранцам это может оказаться не по плечу
Еще один значимый минус – иностранец, даже работающий в Украине, воспринимает ситуацию несколько однобоко – с точки зрения менеджера. А министр-реформатор должен чувствовать социальный и политический контекст. Страну должен чувствовать, чтобы не перегнуть палку. Ведь без учета социально-политического фактора, что, кстати, произошло в Грузии, можно легко проиграть, не успев довести реформы до конца.

Теперь о плюсах и причинах того, что решение все-таки было принято. В первую очередь, это дефицит эффективных реформаторов в Украине – людей, которые не только могут, но и готовы взяться за реформы. К сожалению, это серьезная проблема, из-за которой пришлось обратиться к такому нестандартному инструменту, как рекрутинг и приглашение иностранцев.

Вторая важная причина, по которой приглашают иностранцев – отсутствие у них связей и обязательств перед бизнес-кругами. Особенно это касается таких ведомств, как МОЗ. Почему туда зовут грузина? Потому что связь министра здравоохранения с местными бизнесами или политическими группами может оказаться очень значительным фактором. Не случайно у нас так часто меняются министры охраны здоровья – они становятся заложниками интриг и борьбы разных мафий в этом ведомстве за поставки оборудования, распределения медицинских услуг, лицензий и тому подобное. Иностранец в таком случае может оказаться оптимальной фигурой – как минимум, на первых порах.

Кроме того, нужно, чтобы не было и политической зависимости, поскольку министр-член партии в процессе реформ неизбежно будет думать о рейтинге этой партии. Или его товарищи по партии будут напоминать, что делать непопулярных шагов не стоит. У реформаторов-иностранцев такой боязни не будет, скорее наоборот – борьба за собственную репутацию и успешность реформ. Таким образом, личный интерес будет совпадать с общегосударственным.

И еще один важный момент – имиджевый. Как это ни парадоксально, к иностранным министрам-реформаторам наше общество куда более благосклонно, чем к украинским. Похоже, в обществе действительно существует такая тенденция. Как говорится, «нет пророка в своем отечестве». Сошлюсь на своего коллегу, одного из идеологов административно-территориальной реформы в Украине, Юрия Ганущака, который в дискуссии об иностранцах-консультантах сказал, что к словам иностранца о необходимости той или иной реформы относятся с большим доверием. У наших всегда подозревают скрытый интерес – личный или групповой. Иностранцу верят больше – отсюда такое безудержное доверие к покойному Бендукидзе и отсутствие такой фигуры у нас. Никто даже не в состоянии назвать человека, который смог бы стать «украинским Бендукидзе».

На канале «Россия» – триумф воли. Триумф воли Екатерины Великой, без боя взявшей аудиторию второй кнопки. Успешный исторический сериал закончился, но эхо еще длится. Рабы рейтинга усиленно выжимают доли и проценты из каждого поворота сюжета. Корчевников окучивает альковную ниву. Копошится в простынях императрицы, ставит вопрос ребром: Павел I – сын законного супруга Петра III или фаворита Салтыкова? Соловьев вспоминает о ее нежных чувствах к украинским мужчинам. Киселев педалирует тему Новороссии, созданную государыней-матушкой. Все пребывают в возбуждении от побед. Все ждут продолжения сериала.

С «Екатериной» случилось чудо преображения. Снимался фильм в одной стране, а вышел на экраны совсем в другой. Изначально перед авторами стояла весьма скромная задача – отойти от канонического образа шальной императрицы, увековеченной в бессмертном хите Ирины Аллегровой вкупе с прочей гардемаринщиной формата Светланы Дружининой. Задача решена, но частично. На пути постижения сложного внутреннего мира Екатерины авторы столкнулись с непредвиденным. Роль Елизаветы Петровны, которая позвала юную прусскую принцессу в жены Петра III, отдали Юлии Ауг. Она показала высочайший класс игры, легко затмив глубиной образа не только Екатерину (Марину Александрову), но всю кутерьму вокруг трона. Вследствие чего композиция сочинения накренилась набок и распалась. Дворцовый переворот в пользу Екатерины, уложившийся в несколько беглых кадров, смотрелся уже чистой пародией.

Впрочем, какое это все имеет значение, если теперь Крым наш? Вектор неминуемого продолжения сериала уже указал неизбежный Киселев: «Екатерина сделала для Украины гораздо больше, чем герои Майдана». Он точно угадал мощный потенциал новой героини госканала. Продолжение не заставит себя ждать. Искусство пропаганды – штука старая, волнообразная, достигшая сегодня стадии девятого вала. А вот пропаганда искусством – свежее веяние в постсоветской России. Мифологизированные персонажи отечественной истории наводнили экраны. Сначала взялись за Ивана Грозного, потом за Распутина, теперь за Екатерину. Для усиления эффекта Распутин дан в двух вариантах. Клон «Екатерины» на подходе – сериал о ней готовится к запуску на Первом канале.

Новый соцреализм подступает негромко, но настойчиво. Имею в виду более раннюю трактовку термина, данную до Горького Луначарским еще в двадцатых годах прошлого столетия – «социальный реализм». Дело, разумеется, не в терминах, а в сути. Хоть тот соцреализм, хоть этот – действенный инструмент пропаганды. Реальность, хоть первая, хоть вторая, подгоняется под идею. Идейность щедро заправляется народностью. Грозный, Распутин, Екатерина II с корнем вырываются из исторического контекста. Когда на кону государственные интересы, не до нюансов и тонкостей. Означенные персонажи – патриоты-государственники, на которых отныне должны равняться широкие народные массы. Вот уже и режиссер Шахназаров у того же Соловьева ответственно заявляет: «Искусство – это идеи». Кому-то может показаться, что Карен Георгиевич путает искусство с программными документами «Единой России», но доверенное лицо президента просто по определению не может ошибаться.

Дальше всех пошел Мединский. Судя по всему, министр культуры уверен: искусство и пропаганда – синонимы. История с отстранением инакомыслящего Виталия Манского от финансирования – ярчайшее тому подтверждение. Еще год назад министр в монументальном телевизионном труде «Черные мифы о Руси. От Ивана Грозного до наших дней» поделился основами своего творческого метода: фактология ничто, интерпретация все. Постижение истории подменяется ее пиаром. Стоит ли напоминать, что пиар так же далек от истории, как министр – от культуры? Конечно, не стоит. Когда отечество в опасности, востребованы надежные приемы работы с электоратом. Мединский вводит в оборот перспективный термин – «история под заказ». Правда, он адресует его врагам России, но, похоже, самые продвинутые россияне благополучно взяли на вооружение такой род творчества. Взяли и пошли дальше.

«Современность под заказ» – продолжение соцреализма новыми методами. Исторические сериалы существуют в обрамлении новостей и прочих ток-шоу. А там вся украинская эпопея «под заказ». Особенно не везет мальчикам. Одного их них распяли на доске объявлений. Второго накачали наркотиками и стали обстреливать из ракет. Третьему, на этот раз американскому, подсунули в спальне изображение голых сношающихся мужчин… Когда-нибудь, через десятилетия, исследователи попытаются понять: как можно было за полгода перекодировать сознание нации? Но ведь сделали, смогли, добились. Ударными темпами, в кратчайшие сроки. Мировая история еще, пожалуй, не знавала таких оглушительных молниеносных побед на ниве коллективных манипуляций. Правда, сами творцы новой реальности иногда очень самокритичны. «Хватит мямлить, пора говорить правду», – вот уже недели две заклинает себя Киселев, лихорадочно перебирая ножками по паркету.

Путину явно нравилось, что у него получается: умные люди – «экономисты, юристы» – предлагают, а он говорит «да» или «нет», да так толково, что ВВП растет, долг уменьшается, Португалия становится все ближе.

Кстати, о ценах на нефть. Когда я начал служить по дипломатическому ведомству, они были $17 за баррель ($23 в сегодняшних ценах с поправкой на инфляцию доллара), когда закончил в 2003 году – $28 (в сегодняшних ценах – $35). При них выиграли чеченскую войну, страна отдавала внешний долг, закончила строить МКАД — до сих пор единственную пока законченную автостраду, зарплаты понемножку росли, хотя в государственном секторе, по европейским меркам, были смехотворно маленькими, а дипломаты, заезжие министры и чиновники из администрации президента говорили: «Эх, если бы по 40, по 50, тогда все будет по плечу».

Россия, из которой я уехал при $16 и вернулся при $27, — были две разные страны. $27 за баррель вполне хватило на то, на что сейчас не хватает $80: я покинул город, где кофе наливали в музейном буфете, супермаркет был для богатых, провода сдавали в металлолом, за телевизорами ездили на рынок, «Аэрофлот» летал на Ту-154, и в долг занимали у друзей. А вернулся в страну, во всяком случае в Москву, ресторанов и кафе, кредитных карт, новых автомобилей, где каждый месяц открывался торговый молл в американском стиле. Остальные крупные города быстро подтягивались. Возможно, дело было не только в нефти.

Приятно делать то, что у тебя получается. Путину нравилось быть экономистом, чувствовать себя заслуженным доктором экономических наук. Он не хотел со всей ясностью осознавать, что экономический рост пять-десять процентов в год – производная не только от успешного правления, не только от точных, как классическая рифма, «да» и «нет», но и от поливаемого дорожающей нефтью пустого рынка, очищенного дефолтом и девальвацией: воткни палку, и она прорастет на пять процентов в год точно. В стране, где нет еще супермаркетов, кафе, парикмахерских, заправок, автосервисов, новостроек, автосалонов, шиномонтажей и, главное, банков и кредитов на все это. И с зарплатой $100 в месяц.

На следующий, 2004 год, цены на нефть были $38 ($47 в сегодняшних ценах), а экономический рост – 7,15%. В 2005 году сбылась мечта о $50. Сейчас $70 кажутся катастрофой и предвестниками краха, а всего несколько лет назад $50 были источником невероятного оптимизма и почти китайского роста экономики в 6,3%. Тенденции, как обычно, оказались важнее фактов.

В 2006 году при ценах на нефть $58 ($67) рост был 8%, а моя зарплата, тогда еще намного менее читаемого автора, достигла примерно нынешних показателей в рублях, а в валюте – европейского уровня. За последние годы, а особенно дни она утряслась в валюте почти вдвое.

Трудно сказать, когда доктор Путин разочаровался в экономике. Может быть, в 2008 году, когда цены на нефть были почти на стодолларовой вершине, а рост все равно замедлился до 5% и не удалось объявить Россию тихой гаванью: Запад трясет, а к нам все равно не идут. Может быть, во время первого Майдана, когда выяснилось, что никакой рост и никакая инвестиционная привлекательность не помогают переломить ситуацию в свою пользу. Или когда настигнутая Португалия все равно не убедила европейцев отказаться от виз. Или когда вдруг обнаружилось, что у экономики есть законы, а иногда и беззаконие, и что не все подчиняется метко сказанным «да» и «нет» в ответ на предложения грамотных специалистов.

Возможно, это случилось во время кризиса 2009 года, когда цены на нефть вдруг упали до $58, а рост сменился падением в восемь процентов: потеряли достигнутое почти за два года, хотя сами ничего вроде плохого и не сделали, ну, может, себе оставляли многовато, но главное, что где-нибудь в Детройте – дефолт, и малоимущие американцы набрали кредитов, и разваливается ипотечная компания, о которой и не слышал никогда, и все зависит не от твоих «нет» и «да», а от того, будет ли далекое чужое правительство спасать малоимущих по закладным. Поневоле захочется слушать советников, которые говорят, что во всем виновата Америка.

А потом утыкаешься в Грецию, которая дала степень доктора экономики, а сама теперь идет по миру, наступает кризис еврозоны, и выясняется, что все зависит не от предложений юристов и экономистов, а от того, согласится ли Германия помочь греческим вкладчикам и насколько греков заставят сократить персонал никуда не едущих железных дорог.

И упомянутая Португалия вот прямо на этой неделе оказалась черепахой из апории об Ахилле. Мы бежали быстро – 6%, 8%, а черепаха ползла медленно; и только догнали в прошлом году, как вдруг, как в липком сновидении, она снова впереди. Потому что черепаший евро был 40 ахилловых пят, и вдруг 65. Поневоле поверишь в мировой заговор капиталистов, которые как чуть кто высунется, жах оглоблей по разогнувшейся спине. Начинаешь звать вместо юристов и экономистов в советники социалиста Глазьева, чтобы объяснил про мир без доллара, финансовых рынков, рейтинговых агентств и платежных систем. Можно и Г.А.Зюганова позвать, он еще лучше объяснит.

А черепаха ничего плохого и не хотела: просто Ахилл перестал бежать быстрее нее. Представьте, что у вас 100 тысяч рублей, их можно положить в старый надежный банк под пять процентов и в новый, который недавно обанкротился, – под два. Ну ладно бы под двадцать, десять процентов – можно рискнуть, но под два? Это когда Ахилл просто покупает себе недвижимость в Эмиратах. А когда «сердце в персях власатых меж двух разыгралося мыслей» – взять только Крым, или еще добавить Одессу, инвестор мчится к малоимущим афроамериканцам: «Простите, примите обратно», и робко прячет нажитое в утесах Уолл-стрит. А разуверившийся в прежде любимой науке доктор экономики объясняет: это нам за суверенитет, за независимую внешнюю политику, за православие наше.

Доктор экономики больше не думает об экономике – ну ее, все равно ничего не поймешь. И рассказывает, что девальвация – это очень выгодно: продал товару на доллар, получил 32 рубля, а теперь 50. Почему бы тогда на доллар не получить сразу рублей миллиона полтора? Чего мелочиться-то.

Доктором экономики быть тяжело и больше не хочется. Лучше возглавить русское географическое общество, а еще лучше – историческое, в частности военно-историческое. Разочарованный президент-экономист на глазах превращается в президента-историка. А это ничего хорошего обычно не предвещает. Те же украинцы знают на собственном опыте: на первом Майдане думали, что протолкнули в президенты главу центробанка и премьера-реформатора, а оказалось – историка-дилетанта и краеведа-любителя.

Когда президент – историк, разговоры про удвоение, рост ВВП по ППС, налогообложение, индексы и рейтинги сменяются разговорами про то, кто кого и когда в прошлом обидел и облагодетельствовал, правильно ли проходит граница, какова историческая судьба и предназначение этносов и в чем преимущества национального духа, где чья историческая родина и древняя столица, и кто кого крестил, и какой битвы юбилей в этом году, и достойны ли мы славы одержавших ее предков. А как правило, не достойны, потому что высокодобродетельные предки со строгими лицами замерли на исторических полотнах или в бронзе: есть не просят, словом на слово не отвечают, не то что нынешние, которые скандалят и есть им подавай.

Говорят, Путин активно восполняет пробелы в историческом знании, читает по пятьдесят исторических книг в год – это по штуке в неделю. И вряд ли читает их на английском. А, как заметил мимоходом коллега, если он читает их по-русски – это чистый ужас. Хорошо ведь, если по-русски наберется полсотни приемлемых современных книг по истории.

Все англоязычные истории, которые стоят у меня на полках, называются сдержанно: «A History of Saudi Arabia», «A History of Indonesia», «A History of Turkey». Все они очень хорошие, но ни авторам, ни читателям не приходит в голову думать, что единственно возможные. Может быть, все разговоры о едином учебнике и единственно правильной истории у нас происходят от отсутствия в языке артикля.

Конечно, и из девальвации, и из падения цен на нефть, и из кризиса, и даже из дефолта можно извлечь пользу, как видно на многочисленных примерах чужих и собственном. Но для этого нужен президент-экономист, а не историк. Вот это самое послание, которого нынче ждут, будет речью доктора экономики или историка-любителя?

Это не похвала экономистам: они как не умели, так и не умеют предсказывать цены на нефть, и про экономические кризисы знают только, что следующий обязательно когда-нибудь придет. Хороший искусствовед бывает лучше тех экономистов, которые не вылезают у нас с телевидения. Однако развитые страны отличаются от не слишком развитых среди прочего тем, что избирают в главы государств и правительств – экономистов, а не историков, богословов или военных. Вернее, так: в развитых странах ожидают, чтобы избранный президент или премьер – кто бы ни был, хоть пастор, хоть актер – работал экономистом, в не очень развитых – чтобы работал историком, этнографом, литературоведом, кинокритиком.

Як приклад – після розділення Корейського півострова на дві держави практично вся промисловість виявилася зосереджена на комуністичній Півночі. У підсумку в 1961 році найбідніший південь був аграрною глушиною, в якій ВВП на душу населення становило $100 – у кілька разів нижче, ніж тоді у північних провінціях, і в 12 разів менше, ніж зараз. Інший приклад – допуск на ринок США компаній з КНР у 80-ті роки ХХ століття в обмін на їхню підтримку в «холодній війні» з СРСР.

США повністю відкриває свої ринки для найбільш актуальних продуктів з найвищою додатковою вартістю, вироблених на території України, і одночасно – дозволяє останній вжити найсуворіші заходи із захисту свого ринку і протекції своїх виробників. Тобто Україна повинна захиститися від іноземного продукту високими митами та іншими заборонними бар’єрами – щоб в країні з'явився стимул створювати місцеве сучасне виробництво.

На перший погляд це суперечить усім канонам сучасної економічної науки, яка обстоює максимальну відкритість міжнародної торгівлі, і спеціалізації кожної країни на тому, що вона традиційно вміє найкраще робити – припустімо, вирощувати соняшник, як у випадку з Україною.

Сподіваюся, ми не збираємося скочуватися в нішу бананових республік. Однак вільний ринок вигідний або сильним високорозвиненим економікам, які можуть вільно завозити сировину й експортувати готову продукцію, або олігархам із сировинних країн, зацікавленим вільно продати свою сировину і безмитно придбати предмети розкоші.

Україні потрібна модернізація господарства і нова індустріалізація, спрямована на виробництво найбільш затребуваних ринком товарів, що дають найбільший прибуток, і що виводить всю економіку на новий рівень. Для успіху такої модернізації потрібні три чинники – захист підприємця від конкуренції, великий ринок споживання і готовність населення терпіти перехідний період.

Тим, хто вважає, що 42 млн жителів України (без урахування тимчасово окупованих територій) багато споживають, зауважу: український ринок споживання в поточному році приблизно в 3,5 рази менше бельгійського. І для розвитку нового ризикованого виробництва це мізерно мало.

У той же час чверть світового споживання припадає на одну країну – США. І тому якщо американський уряд хоче заохотити якусь державу, досить просто відкрити доступ її продуктів на ринок США. Так було з післявоєнними ФРН і Японією, Тайванем, Південною Кореєю і, нарешті, Китаєм. І при цьому – не наполягати на взаємній лібералізації торгівлі.

Так, середній рівень мит на імпорт, без урахування сільськогосподарських товарів і палива, в Китаї в 1990 році був 42,22%, в 1995 – знижено до 22%, а з 2002 року становить 14,7%. Тобто коли країна стає сильнішою, вона знижує митні бар'єри, але відбувається це тільки тоді і там, коли і де це їй вигідно. Наприклад, середньоарифметичний розмір мит на сільськогосподарські товари в Японії становить 23,3%, в Китаї – 15,6%, а в Республіці Корея – 48,6%. До всього іншого в КНР існують і інші методи захисту внутрішнього ринку – від регулювання ціноутворення до державної монополії на зовнішню торгівлю певними товарами.

Прихильники вільної торгівлі наводять три основні аргументи проти протекціонізму:
1. Державне регулювання породжує корупцію, контрабанду і організовану злочинність.
2. Незважаючи ні на яке відкриття ринку, якість наших товарів така, що вони все одно не знайдуть покупця в США.
3. Вільний ринок дозволяє споживачам купувати якісніші та дешевші імпортні товари, а за протекціоністської політики зростуть ціни на імпортні товари, і ми всі будемо змушені «їздити на ЗАЗах».

Що можна відповісти на такі аргументи?
1. Так, справді, чим більше законів і заборон, тим більше можливостей заробити тим, хто допомагає їх обійти. Тому будь-які реформи треба починати з антикорупційних заходів. Те, як вони можуть поєднуватися з протекціонізмом, дуже вдало показує досвід Тайваню і Південної Кореї. А тих, хто думає, що в ліберальних демократіях немає організованої злочинності та іншої мерзоти, відсилаю до фільмів Гая Річі і Стівена Гаана.
2. Це найсуперечливіший момент, більшість споживачів у світі воліють дешеву доступну продукцію. На цьому і грали на початковому етапі практично всі країни, яким США відкривав свій ринок. Голлівуд розповів нам, як справжні янкі погано ставляться до японських машин, вважаючи їх дешевим одноразовим мотлохом – і справді в 60-70-ті роки Toyota, Honda, Nissan саме такими і були. Це у нас на ринку вони з'явилися вже у високій якості. А в Штатах їм довелося запускати нові бренди Lexus, Acura, Infiniti, щоб зайняти престижнішу нішу. Через те ж саме пройшли і південнокорейські бренди. Що ж до китайських, то ми чудово пам'ятаємо, як насторожував напис «Made in China». А зараз він стоїть на всіх IPhone. Для переродження кількості в якість потрібен час – можливо, кілька десятиліть.
3. Так, це є – вільна торгівля дозволяє ввозити в країну дешевші й якісніші іноземні товари, і споживачі справді масово надають перевагу їм. Це в середньостроковій перспективі неминуче веде до руйнування місцевого виробництва, посилення безробіття і скорочення доходів споживачів. А в короткостроковій – ніхто не хоче відмовитися від чергової покупки нової іномарки чи імпортного сиру, залежно від рівня доходу. У демократичній державі переконати населення в необхідності «затягнути паски» і підтримувати вітчизняне виробництво дуже важко. Але в сучасній Україні на користь такого вибору може зіграти фактор АТО і зовнішньої агресії: зараз ідеологічно простіше пояснити необхідність замінити вподобання з якісних імпортних товарів на патріотичні українські.

А тепер як ілюстрація – дві замальовки з американської та української історії:
• До середини XIX століття США являли собою типові світові задвірки. Основу економіки складали плантаційне сільське господарство на Півдні та що народжується промисловість на Півночі. Громадянську війну в США радянській школі пояснювали боротьбою з рабством. Але це лише зовнішня ширма. Суперечку викликали стратегічні питання розвитку країни: розширення прав штатів, що дозволяло плантаторам контролювати власні справи; федеральне оподаткування (південці не хотіли платити податки на розвиток промислової інфраструктури). Але найголовніше – свобода зовнішньої торгівлі, яка була вигідна південним плантаторам-експортерам сільгоспсировини, щоб без мит продавати свої товари за кордон на переробку та безмитно імпортувати промислову продукцію (в основному, предмети розкоші).
Плантатори Півдня тягнули США в «третій світ». Північани, перемігши у цій війні, повністю змінили економічну систему на догоду північному промисловому капіталу. Менш ніж за покоління США стали світовою індустріальною державою. Тому дуже б не хотілося, щоб в Україні «перемогли жителі півдня».

• У XVIII столітті Українські землі в більшості своїй входили до складу Речі Посполитої – Польсько-Литовської поміщицької республіки з великими площами родючих чорноземів і потужними правами шляхти. У країні склалася ситуація, коли кілька десятків магнатів разом з козацькими старшинами володіли величезними угіддями, нещадно експлуатували кріпаків, заробляли на експорті зерна незліченні багатства і витрачали їх на імпортні предмети споживання (в основному, розкоші). І при цьому робили все, щоб не дати зміцніти центральній владі.

Так, особисті гвардії Радзивіллів або Паців частенько в рази перевершували армію короля. А коли нове покоління малоземельної шляхти на чолі з Тадеушем Костюшком, натхнені Північноамериканською і Французькою революціями, спробувало ініціювати реформи, магнати просто підтримали поділ своєї країни сусідами і навіть взяли участь у придушенні повстання Костюшки. Якось аж надто це нагадує те, що відбувається в країні зараз.

Можна помітити, що своїм жестом з одностороннього скасування мит Євросоюз вже і так допомагає Україні. Але без протекції українському виробникові вигодами від скасування обмежень зуміли скористатися тільки сировинники – поставщики сільгосппродукції і металопрокату.

Убивать тюленей легко и просто. Они прекрасно плавают, но не могут без суши. А на ней они беспомощны. Тюленьи же малыши, бельки, и вовсе первое время не умеют нырять и плавать, они просто лежат в снегу и на льдинах, стараясь быть незаметнее. Но их выдают черные, большие, как у детей, всегда печальные глаза и любопытные носы. И, как дети, бельки столь же доверчивы, людей не боятся. Забойщики с дубинами этим пользуются. А еще тем, что тюлени всегда на месте, они не предают родину. Они не хотят ее покидать, даже если родные места отравлены или стали для них враждебны. Они погибнут, но не уйдут.

Зверобойка по силам низовому трудовому элементу. А тем, кто наверху, хорошо известно, как торговать квотами (безразлично на что, хоть и на заготовку тюленины) и получать медальки за креативность и трудовую доблесть на ниве импортозамещения. Так что у начинания блестящее будущее.

Всероссийский НИИ рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО) разрабатывает стандарты и ассортимент пищи из тюленьего мяса. На институтском сайте выложены фото колбасы, холодца, паштета из мяса тюленя, «морского ассорти заливного» и вяленой тюленины, а также помощника директора Зои Слапогузовой, разработавшей рецептуру этих «вкусняшек»: «Мясо тюленей отличается высоким содержанием белка, железа и витаминов при низкой энергетической ценности. Все эти свойства делают продукты из мяса тюленей весьма перспективными». Опытные образцы пищевой продукции приготовлены из дальневосточных тюленей, и на дегустацию отправлены обратно – магаданскому губернатору.

Во ВНИРО регулярный, квотируемый промысел без ущерба для водных экосистем считают позволительным. В Росрыболовстве уверяют, что массового характера, как в советские времена, добыча тюленей носить все-таки не будет.

Тем временем в потенциально промысловых регионах начались оживленные дискуссии о допустимости промышленного забоя тюленей. Если местные СМИ на Колыме с воодушевлением пишут о перспективах ежегодной добычи до 60 тысяч голов морзверя («Это может стать дополнительным козырем для Магадана»), то в Приморье они не скрывают своего возмущения, им же полнятся соцсети. В советское время ларгу (пятнистый тюлень или пестрая нерпа) добывали в заливе Петра Великого. Сейчас директор Дальневосточного морского биосферного заповедника ДВО РАН Сергей Долганов гарантировал, что в заливе никто добывать тюленей не будет и никаких гастрономических ценностей их мясо не представляет.

К тому же реальность такова, что и коренные народы давно не интересуются морскими млекопитающими. Спроса нет. А значит, и рынок этого продукта не появится.

Есть еще байкальская нерпа – эндемик и один из иркутских брендов: на берегах Байкала торгуют сувенирами, изображающими, как правило, маму-нерпу с малышом. Установили не так давно такую же скульптуру. На Ушканьих островах, куда люди со всего света едут посмотреть излюбленное лежбище нерп, разговаривать позволительно лишь шепотом, вспышкой пользоваться запрещено. Порядки – как в церкви. И вот теперь этих животных, точнее, их детенышей до года, еще не пахнущих рыбой, – предлагают пустить на котлеты и колбасу.
Старший научный сотрудник учебно-методического центра «Сибохотнаука» Иркутской сельхозакадемии Борис Дицевич уже все посчитал: из туши годовалой нерпы (30 кг) можно получить мясо (20 кг); натопить полезного в медицине и косметологии жира (5–8 кг); шкура (вытягивается до 1 метра) пойдет для пошива шапок (2 шт.); ливер – на зверофермы, на корм валютоносным пушным животным, разведение которых в условиях санкций также приобретает особую важность.

Словом, безотходный бизнес. 3 тысячи рублей стоит шкура, 3 тысячи – жир. Тысяча нерп – уже 6 млн. А еще можно охотничьи туры устраивать «с саночками по льду озера», что привлечет туристов. Это ж какие дополнительные доходы в бюджет! Было бы полезно разрешить добычу 4–5 тысяч байкальских нерп в год, поскольку, по мнению Дицевича, популяция превысила свою оптимальную численность (50 тысяч) вдвое, что неминуемо породит эпидемии и массовую гибель пресноводных тюленей. Врагов у байкальских нерп, кроме человека, нет, белые медведи здесь не водятся, а потому, полагает Дицевич, человек должен выступать в роли санитара, регулируя численность животных.

Откуда эти численные данные, кто установил оптимальный порог и как природа справлялась со своими функциями до Дицевича, – решительно не ясно. Да, на сайте Минприроды РФ численность нерпы, ее прирост указаны с точностью до сотен голов – 108,2 тысячи. Однако те специалисты по байкальским эндемикам, к кому обратилась за комментарием «Новая газета», утверждают, что последний усеченный учет численности нерп производился в начале века, поэтому достоверных данных о росте популяции просто нет.

Промышленная добыча нерпы может начаться только после внесения изменений в федеральное законодательство, правила рыболовства, после расчета оптимальных объемов промысла, на что уйдет не менее 3 лет, говорит замначальника Ангаро-Байкальского управления Роскомрыболовства Алексей Тельпуховский. Но он сомневается в осмысленности всей этой затеи. Спроса на нерпу нет, из нескольких сот протоколов транспортной полиции, составленных в истекающем году на браконьеров, только два касаются убийств нерп. «Шкура у нее не ноская, мясо малосъедобное, надо три-четыре раза отваривать, чтобы отбить рыбный запах». До 1980 года добыча байкальской нерпы доходила до 5–6 тысяч особей в год. Но постепенно промысел прекратился, причем не столько из-за запретов, сколько естественным путем.

И что, из-за введения Кремлем продуктового эмбарго народ надо вновь приучать к эскимосской кухне и варварству?

Подобные проекты – непременное следствие кризиса. Когда иссякают привычные источники халявы, когда все, кого можно безнаказанно раскулачить, уже поставлены в позу «ку», – дело всегда доходит до кажущейся безответной и ничьей природы. Просыпаются хищнические инстинкты. Появляются, к примеру, идеи строительства трубопровода из Байкала в Китай – для перекачки чистой воды. Вот недавно и Г. Зюганов напомнил (несколько преувеличив), что в Байкале 24% мировых запасов пресной воды, и стоит она уже гораздо дороже отборного бензина. Это все равно что, только входя в кризис… уже распродавать фамильные ценности и реликвии, обручальные кольца и семейные иконы.

«Новая газета» в 2008–2009 годах подробно рассказывала о современном продолжении начатой в ГУЛАГе традиции убийства детенышей гренландского тюленя в Белом море. И об альтернативе – турбазе, предлагающей «тюленьи смотрины»: вертолет высаживает туристов на льдину, где происходит тюленья щенка. Люди остаются наедине с ластоногими два-три часа, и это сильнейшее впечатление. Поморы-гиды за эти два часа зарабатывают столько, сколько зверобои за две недели избиения дубинками тюленьих младенцев.

Никакие оценки и подсчеты не мешают нам сводить леса и перегораживать реки, уничтожать диких зверей и птиц, хотя те трудятся на наше благо куда эффективнее и безвреднее, чем умеем мы сами.